|
250 год: Дионисий Александрийский о Творце и творении.
ТВОРЕЦ - НЕ КРЕАЦИОНИСТ
Человеку, имеющему дело с компьютером, легче понять творческие принципы Творца. Собственно, человек, который сам лепит горшки и Творца представляет Лепилой, о принципах не задумывается вообще, он имеет дело лишь с техникой. Нажимая любую компьютерную клавишу, человек - даже трёхлетняя девочка - не просто "отдаёт команду" (метафора из военного министерства). Да и кому бы он отдавал команду? В компьютерах не крошечных солдатиков, выбегающих по нажатию клавиши из своих казарм. Нажатие компьютерной клавиши запускает выполнение многих тысяч операций, которые совершаются в мгновение ока. Кто придумал механизмы и операции, пользователя совершенно не волнует - и правильно, придумщикам нужны не лавры и волнения, а результат. Кольми паче Бог: сказал - и стало. А уж механизмы - 15 процентов неандертальской крови в сапиенсе или 17 процентов, беспокоит не Бога, а неандерталофобов, каковым является по сути любой креационист. Ведь креационист не тот, кто отрицает эволюцию, а тот, кто считает Бога начальником самого худшего рода - который никому ничего не доверяет и сам норовит выполнить всю работу.
Вводит в заблуждение не только слова "команда" ("милитароморфизм"), но и "пользователь". Конечно, с точки зрения продавца компьютеров все люди - пользователи компьютеров. Но разве Пушкин - пользователь гусиных перьев? Капитан - пользователь корабля? Да и пассажир корабля - не пользователей, а путешественник, стремящийся к своей цели. Кольми паче Творец: Он - идеальный Непользователь. Его в этом всё время подозревают атеисты - мол, зачем Богу нужно, чтобы Ему распевали аллилуйя! Богу так же нужно, чтобы Его славословили, как работающему на компьютере человеку нужно, чтобы клавиши пружинили. То есть, - пружинят, отлично, мягкий ход - великолепно, но если даже и западают, ничего, текст будет написан!!!
АПОЛОГИЯ СЕРОСТИ
Друг познается в беде, природа - в плохой погоде. Плохая погода у природы есть, конечно. Кстати о пошлости: прямо пропорциональна массовости. Поэтому, видимо, в ней так силен сексуальный аспект - секс самое массовое занятие человечества. Хотя идея, что секс - единственное занятие человечества, только в разных видах, это опять пошлость.
Чем распространеннее изречение, тем выше вероятность, что оно - полный вздор в овечьей шкуре. Например "демократия - скверная политическая система, но лучше нет". Да с какой это стати демократия скверная политическая система?! Это сказано человеком абсолютно феодальным, гусаром (а вы думали, Черчилль - интеллигент?), единственное достоинство которого - что он не мнил себя великим человеком. Жил бы он полторы тысячи лет, сражался бы с немцами точно так же, и точно так же разделял бы со своими врагами далеко не лучшие идеи своего времени.
Словцо Черчилля пошлое не потому, что оно неверное, а потому что оно вненеверное. Вам не нравится этот неологизм? Тогда "неверифицируемое". Разве лучше?! То-то!... "Черчилль - плохой стратег, но лучше нет". "Грех - плохая святость, но лучше нет". Не спасет даже выворачивание наизнанку по Уайльду: "Святость хороша только тем, что она - лучший из возможных грехов".
Плохая погода - это та, которая не попадает в путеводители и подарочные альбомы, но которая составляет канву бытия. Левкас. Подмалевка. Да сам холст! Когда в Евангелии говорится о том, что Солнце и дождь посылаются и Джекилам, и Хайдам, это ведь о том, что даже Бог не знает, кто добрый, кто злой. Это мы себя так делим, а Он-то художник, Он видит нас с противоположный стороны, где само полотно, а не наши каля-маля. Примечание: грех - не серость, хотя грех любит выдавать себя именно за серость, за универсальное и всеобщее. А серость - вовсе не грех, а удивительное явление какого-то до-бытия в наше бытие. Праматерия. Не то, что было до Бога, а вполне себе свобода в чистом виде.
Гениальность художника проверяется тем, как он изображает серость, просто она не бросается в глаза у Винчи, Рафаэля, Гойи, Ван Гога. Именно это имел в виду Иисус, когда иронизировал про погоду - мол, умеете определять, когда будет хорошая погода, когда плохая, а Божью волю определять не умеете. Пошляк берет "Мону Лизу" и убирает серость - получается гадость, то же сплошь и рядом делают в религии. Не грешно ли называть волю Божью - серой? Грешно называть красное или черное, коричневое или зеленое - волей Божьей. Это пошло, это убирание полутонов, это исключение таинственности из мира, а воля Божия - это таинственность. Иисус вовсе не хотел сказать, что волю Божию можно "знать", как пытаются ее знать всевозмоные дешифровщики Апокалипсиса.
Знать Бога означает знать, что творение - вполне познаваемое - вторично по отношению к тайне. В этом смысле ближе всего к истинному богопознанию агностики, только они делают из верного факта неверный нравственный вывод. Признать существование серого как единственного подлинного цвета - одно, а не попытаться войти в это серое - совсем другое. Все равно, что отказаться говорить с человеком, потому что мы не можем его вполне познать (разве что в самом примитивном, издевательском сексуальном смысле). Непознаваемость человека - это образ Божий в человеке, и из нее следует не опускание рук, а, прямо наоборот - подымание сердца. И лучший пример серости, главная серость в мире - вовсе не угрюмая греховная тоска, эта пародия на Божью серость, а Слово, дар слова. Фразы бывают разноцветными именно потому, что слова - серы, как человек бесконечно разнообразен потому, что он - образ Божий.
*
Бог творит, создавая целое. Человек творит, вырезая из целого часть. Фотография, кино и живопись есть искусство вставить часть мира в рамку.
*
"Вся видимая природа есть достаточное чудо", - за это, не за антисемитизм стоит любить Златоуста, если для любви нужно "стоимость". Не золотые уста, а широко раскрытые глаза, этим гениальный проповедник отличается от обычного. Призывать к щедрости, к готовности расстаться с деньгами, указывая на изменчивость природы. Сравнивать вожделение с морем, с пучиной, которая вздымается, приливает - но будет и отлив. Целомудрие - как Голландия: не просто отгородиться от моря, но поселиться на нём, вбив в него сваи, создав каналы, поставив дома.
*
О Боге свидетельствует прежде всего земля. Поэтому псалмы постоянно говорят о том, что водопады и реки, горы и пустыни прославляют Бога. Поэтому на Богу сфокусировано не то искусство, которое пытается описать неописуемое, а то, которое точно описывает видимое. "Кавказская пленница" больше говорит о Боге, чем все фильмы Бергмана и Тарковского. Голландские натюрморты, которые и писались как свидетельство религиозное, более возвышенны, чем натужный китч Чюрлёниса или Рериха.
*
ХОРОШО!
Творение на фоне Творца не может выглядеть хорошо. Отсюда идолопоклонство - когда люди изготавливают таких богов, такие идеалы, такие сообщества, на фоне которых они выглядят богами. Так в дурных компаниях директора подбирают сотрудников намного глупее себя. Расплачиваются за это обычно внуки идолопоклонников и директоров. Взятие Иерусалима, крушение империи Романовых...
Бог, конечно, говорит о творении "Хорошо!" Но Он-то смотрит на нас не на Своём фоне. Вот и нам бы так смотреть, способность к этому у нас есть, врождённая, от Бога, называет "образ и подобие Божие".
* * *
Замечательные воспоминания Алексея Вишневского о катакомбной общине в Киеве в 1943 году. Собственно, во время немецкой оккупации община не была нелегальной, службы совершались в храме - перестроенном домике на улице Садовой. После прихода красных, священника и прихожан арестовали. Вишневского выпустили, потому что он выбрал самую правильную тактику - полное отрицание.
За живое задевают детали - например, как Вишневский с другом, сбежав их немецкого плена, бредут по дорогам и читают Иисусову молитву, чтобы не упасть от изнеможения. Или эпизод лета 1943 года:
"Батюшка уже знал, что скоро немцев погонят, и красные вернутся. Одна тетка из села приехала и спросила его: «Батюшка, простите, скажите, кто будет у нас — Сталин или Гитлер?» А батюшка шил, поднял голову, посмотрел на нее и сказал: «Не будет ни того, ни другого»".
Так Амвросий Оптинский на нервные крики монахинь "ах, что будет, что будет!" ответствовал: "А то и будет, что ничего не будет". Это изречение отнюдь не является негативным вариантом атеистического "что-нибудь да будет, потому что не бывает такого, чтобы ничего не было". Оба утверждения одинаково справедливы, но первое есть исповедание веры в Творца, Который Один не есть "ничего".
Мир сотворен из ничего, ничего так же пронизывает весь мир, как обезьянье и более низко стоящее на эволюционной лестнице пронизывает человека.
Ничего не только возможно, оно есть основа нашего существования, так что дело не в том, что "не бывает, чтобы ничего не было", а в том, что и каждое мгновение ничего - есть и никого, включая меня, нет в очень строгом смысле слова. Жизнь - лишь бутеброд из ничего, намазонного бытием. Какое уж тут быть или не быть! Слепой еще будет рассуждать, видеть ему или не видеть!! Тут одна стратегия: благодать Того, Кто дает тебе быть.
*
Материя, творение не есть зло. Зло есть материя, претендующая на монополию, отрицающее Бога.
*
Человек творит, отсекая лишнее, Бог творит, не создавая лишнего. Человек видит
лишнее в мире - лучшее доказательство существования греха (а человеку свободному
нужно не существование Бога доказывать, а существование греха). Человек выделяет,
Бог соединяет, находя место всему. Человек даже не стремится к тому, чтобы увидеть
мир целиком, нам кажется, что это невозможно. А только это и возможно, все остальное
- невероятное отклонение.
*
Как замечательно устроен мир: он - эскиз не к будущей работе, а к уже сделанной.
Бог показывает нам работу вполне доделанную, и уже виденную нами, но только разложенную
на кадры - так мы с удовольствием рассматриваем отдельные кадры из понравившегося
фильма. Дело ведь не в том, что "все видимое нами только облеск", а
в том - отблеск будущего или прошедшего? Если будущего, эйдоса какого-нибудь превознесённого,
тогда жить плохо, потому что непонятно. Не может быть смыслом упование на будущее,
на неиспробованное. Счастье в том, что, хотя глаза не видели, что Бог приготовил
любящим Его, а глазницы - помнят. Отсюда соблазн обоготворить природу - она прекрасна
не потенциально, а реально, она не просто свидетельство о рае, она и есть рай,
рай пережитый, как пережит и первородный грех. Каждый знает главное, разглядывая
природу, хотя никто не сформулирует это главное, это утраченное. Природа, какая
она есть, достаточно скудна, чтобы не дать человеку погубить себя и окружающих,
но сердце человеческое не гадает, а точно знает, отблеском чего является эта "скудость",
и поэтому природа утешает - если не преклоняться перед нею, как сладка конфетка,
если не водружать её на пьедестал для поклонения, а сунуть в рот.
*
В русском языке выражение "творить из ничего" ассоциируется, к сожалению,
прежде всего со спекуляцией, с неправедной наживой. Не было ничего - и вдруг появляется
миллион, потому что у одного взял задешево, другому продал задорого. Вот и "сотворил
из ничего" свой благополучный и хищный мирок. Какая тут "добавленная
стоимость"? Значит, это богатство неправедное.
Бог не из такого "ничего" творит. Бог от Себя отрывает, Себя вкладывает.
Поэтому люди часто ощущают святость, божественность творения. Правда, это тот
случай, когда ощущения точнее разума. Мыслители, пытавшиеся этим чувством придать
логическую форму, обычно удалялись от истины, обожествляя природу - то есть, полагая,
что никакого иного Бога и нет, кроме этой "божественности природы",
или что Бог - это просто такая верхушечка природы, которая с природой связана
множеством ступенечек.
Вот природа, вот природа чуть более возвышенная и божественная, чем та, которую
мы видим, вот ещё более божественная, а вот уже такая божественная, что это, пожалуй,
и не природа, а Бог в чистом виде. Нет, между творением и Творцом пропасть, Бог
постоянно кричит об этом человеку, только не всегда человек этот крик, это откровение
слышит.И эта пропасть - не от брезгливости Бога, не от желания унизить творение,
создать нечто ниже Себя, Себе на забаву в долгие часы вечности или для удовлетворения
властолюбия.
Бог не мирок творит, не мещанское гнёздышко, не компьютерную модель мира, а
именно мир. Бог и "ничто" творит - чтобы мир был абсолютно свободен,
не чувствуя себя простым излучением, эманацией Божества.
*
"Я мыслю - следовательно, я существую". Как только не выворачивали
эту фразу: я существую, - ибо смеюсь, ибо танцую, ибо учу, ибо ем, ибо борюсь,
ибо творю. Но непреложной остается то, что мы подразумеваем, произнося слова "верую
во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца". Я сотворен - следовательно,
я существую. Мышление, танцы, творчество, еда, - все это потом, и без источника
творения этого не было бы.
Но самое удивительное в творении - это способность сомневаться в Творце. Действительно
ли я сотворен? Зачем? Это не глупые вопросы уже потому, что задает их Богом сотворенный
человек. Дар сомнения, дар критического мышления, дар допытывания не страшен -
если мы его не боимся. Господь отвечает на самый наглый, на самый схоластический
вопрос, открывая Себя. Он сотворил нас такими - сомневающимися, так что спрашивайте:
"Зачем вообще Богу понадобилось сотворить мир и человека? Почему Он не мог
без этого обойтись?"
Мог, конечно. Наш вопрос очень многое открывает в нас: мы бы не стали творить
мир - во-первых, поленились бы, во-вторых, испугались бы. Ведь творение Божие
отличается от всех творений человеческих - самостоятельностью, свободой, собственной
способностью к творению. Иногда полезно сравнить Бога с художником, скульптором
или архитектором - но все-таки наши картины, статуи и здания не убегают от нас,
не подвергают сомнению наше существование, не могут самостоятельно производить
картины или статуи. Наконец - они не пытаются распять нас.
Вот почему мы недоумеваем: всеведение Божие не вызывает у нас сомнений, ибо без всеведения Бог не был бы Богом:
"Но как всеведущий Бог сотворил мир, в котором есть зло?" Мы бы - испугались того, что ответственность
за зло припишут нам. Он - не боится. Он творит мир и человека, потому что Бог - полнота любви и страха в Нем
нет. Его любовь полна, ибо в Самом Боге ей достаточно места для любовного общения, но она - сверхполна, она
переливается через край бесконечно, и из любви, из желания делиться даром любви Бог творит мир. То, что физики
называют "Большим Взрывом", из которого появилась вселенная, Бог назвал бы поцелуем - нежным, как
утро, зовущим к жизни.
Бог не боится не только неблагодарности, попыток перевалить на Него ответственность
за появление в мире зла - Он не боится смерти. Он творит мир, зная, что Его Сын
будет распят, предвидя, что Его святыни будут оскверняемы, страдая и мучаясь от
всех изобилующих в душе человеческих кощунств. И Бог - все заранее прощает, Он
любит Свое творение настолько, что спасает его, становясь частью творения. Разумеется,
Бог, став человеком, не перестает быть Богом, Творец, став ничтожной тварью, не
перестает быть Творцом всего. Бог творит мир из ничего, Бог спасает мир, становясь
ничем (по сравнению с тем, каков Бог на самом деле). Бог творит мир из ничего
- и человек должен в каком-то весьма определенном смысле стать ничем, чтобы Бог
мог сотворить из человека разумного человека настоящего.
Сын Божий, описывая Бога как Царя милосердного, создал притчу о том, как этот
Царь прощает должнику десять тысяч талантов - то есть, несколько центнеров золота,
сумму немыслимую. Это притча о творении мира, ибо творение одновременно - именно
в силу всеведения Бога - есть прощение и готовность принять крестную смерть. А
дальше в этой притче - человек, которого простил Царь, не желает прощать своего
собственного должника. И здесь мы с легкостью узнаем себя: не помнящих родства
с Богом, не помнящих, что мир лишь одолжен человеку, забывающих, что Бог простил
нас - за то очень помнящих пятнадцать копеек, которые вчера мы одолжили приятелю
позвонить и злящихся, что он их не возвращает.
Вопросы "как Бог сотворил мир", "как Бог терпит зло в мире"
вторичны. Ответ на них зависит от первичного: "Зачем Бог сотворил мир?"
Если Бог творил мир для счастья людей, для красоты, для чего угодно, — тогда Он
был неправ, ошибся, промахнулся, ибо не стоит счастье, не стоит и грядущий небесный
Иерусалим и Царство Божие всех страданий, которые есть в мире. Бог творит мир
не "зачем", а "отчего": оттого, что не мог не творить, не
мог внутренне, потому что Бог есть любовь, а любовь есть способность принимать
иного, любовь есть потребность в ином не как в жертве, не как в игрушке, а как
в равноправном, подобном тебе и одновременно обязательно отличном от тебя в чём-то
самом существенном. Творение было добровольным ограничением Бога, самоограничением,
и ответом на него, соучастием в творении, как мы теперь пониманием, может быть
лишь ответное самоограничение, смирение человека.
Свифт придумал мудрецов, которые решили обходиться без слов и общаться друг с
другом посредством вещей. Каждый носил за спиной мешок и вынимал из него предмет,
который хотел назвать. Достойная уважения попытка преодолеть принципиальную расплывчатость
слова. Трагикомично не столько то, что всего потребного в разговоре в мешок не
сложишь, сколько то, что у людей ослаблена способность видеть связи между вещами.
Эта слабость прикидывается силой, ведь вместо одной-единственной правильной связи
между молотком и молоком мы способны придумать миллион самых разных ассоциаций.
Среди них будут мудрые и глупые, веселые и грустные, но правильная-то все равно
- лишь одна.
Конечно, у этих изобретателей была вечная нехватка. У Бога нехватки нет. Его язык
– весь мир. Он общается с человеком, показывая ему мир: то одно происшествие,
то другое, то один вид, то другой, то одного знакомого, то другого, то третьего.
Преподобный Антоний говорил, что в отсутствие книг утешается творением, которое
"всегда под рукой, когда хочу я прочитать словеса Божии" (Авва Евагрий,
Слово о духовном делании, 91, по изд. 1994 г., с. 110). Отсюда ощущение Промысла,
изначально сопровождающее веру в Бога. Иногда это ощущение принимают за веру в
то, что Бог отвечает за все происходящее и тогда сходят с ума, ибо Бог не может
отвечать за зло. А Бог лишь использует все существующее, происходящее, все, творимое
нами в этом мире, природные катастрофы и законы природы, чтобы нечто нам выразить.
Спички и извержения, молотки и молоко, короли и капуста, - "все видимое нами"
есть Его обращение к нам. Если мы не понимаем (или хотя бы не чувствуем) смысла
этого обращения - жить тоскливее, чем когда мы видим в материальном предмете слово
Hевидимого Бога.
*
Творение создано так, чтобы возможно было Откровение. Свет и тьма, верх и низ,
право и лево заложены в творение таким образом, чтобы возможен был язык, открывающий
Бога. Разумеется, Творец лучше всяких специалистов по языку понимал невозможность
действительно выразить Себя - Откровение есть описание не Бога, но жизни в Боге.
Мы можем знать и выражать о Боге ровно столько, чтобы молиться Ему и творить любовь.
Мы нуждаемся в откровении о творении. Как бы трезво ни глядели мы на мир, как
бы ни познавали мир с микроскопом и скальпелем, подлинного мира мы не узнаем,
ибо мир не такой, каким он должен быть. Бог внес в творение поправку на падшесть
человека, низвел мир до уровня грехопадения, и потому о подлинном его состоянии
мы узнаем лишь из Откровения, превосходящего наличную данность бытия.
Техническая цивилизация создает виртуальную реальность - то есть, искусственное окружение, отличимое от настоящего лишь
своей усеченностью. Например, голоса и музыка на магнитофонах уже воспроизводят подлинные звуки абсолютно точно
- но носителя голоса нет и, даже если речь идет по телефону, создается ощущение ущербности. Но с точки зрения
религиозного человека, весь мир - искусственная реальность, ибо мир есть речь Творца, а Творца мы не видим.
Библейский рассказ о творении имеет прямое отношение к нашей действительности.
Причем, именно символическое, а не буквальное толкование помогает понять реальность
этого рассказа. Мир сотворен за шесть дней - в седьмой день Бог "почил от
всех дел Своих". Если понимать буквально, то прошло много миллиардов дней
со времени творения. Но нет - сейчас все еще продолжается седьмой день! Бог отдыхает,
и это во многом объясняет, как стало возможно отпадение ангелов, да и наше собственное.
Конечно, отдых Божий - работа и творчество неимоверные, поистине космического
размаха, это отдых только с Его точки зрения - и с точки зрения нас, пользующихся
этим отдыхом, чтобы отдохнуть самим - в грехе.
Можно сказать, что Бог моложе каждого из нас - Ему неделя от роду. Но так же верно,
что Бог старше всех нас вместе взятых, ибо Он был прежде всего существующего.
Лучше же всего ничего не говорить о возрасте Бога: Он - за пределами времени или,
как это выражает богословие, "предвечен". Поэтому Церковь многократно
запрещала изображать Бога Отца в виде старца - и многократно этот запрет нарушался,
ибо велик соблазн ввести невидимое туда, куда оно войти не может. Бог - Творец
всего, в том числе и времени. Поэтому о Нем нельзя сказать, что Он стар или молод
- так о художнике нельзя сказать, что он желт и зелен, хотя на палитре у него
и на холсте есть и желтая, и зеленая краски. Более того, наше представление о
времени не просто недостаточно, оно еще и дефектно, так же отличаясь от Божественного
взгляда на время, как ломанная линия отличается от круга. Для нас время имеет
начало и конец, это прямая от А до Б, это расстояние между причиной и следствием,
намерением и целью. Бог же объемлет время, оно замкнуто в Боге, и вера открывает
нам удивительный мир, в котором начало мира есть и его конец, причина есть и цель,
намерение и следствие соединены.
Наибольшего смысла исполнен, впрочем, не "взрослый", научный вопрос
"как сотворен мир", а вопрос детский: "почему сотворен мир?"
Мог ли Бог не творить ничего? И если сотворил, то зачем Ему это понадобилось?
Ответ на этот вопрос есть ответ не только о Боге, но и о человеке. "Любят
от счастия, а не для счастия" (Алексей Ухтомский). Мир творится тоже не для
счастья и любви, а потому что счастье и любовь переполняют Бога и выплескиваются
через край. Смысл человеческого существования, следовательно - тоже любовь не
"для", а "от", любовь от переизбытка, от радости, от бесконечного
желания любить Бога и ближних.
Любовь устремлена во вне и в себя разом. Внутри Троицы ни на мгновение не прекращается жизнь любви, совершенно
недоступная нашему опыту - и в то же время любовь Божия бесконечно изливается на творение, на каждого человека.
И люди способны одновременно любить друг друга и Бога, хотя логически невозможно быть сосредоточенным на двух
столь разных целях как творение и Творец. Только мы в это не верим и не пытаемся исполнить то, что составляет
саму суть творения и названо Спасителем главной заповедью. Мы либо смотрим на людей, либо смотрим на Бога, нам
кажется, что нас не хватит и на ближних, и на Бога.
"Творение удивительнее воскресения", - сказал Иоанн Златоуст. Воскресение
не спасает нас от небытия - оно спасает нас от вечного загробного существования
вне Бога, от бытия вне бытийственности, от неуничтожимости нашего ничтожества.
То, что за гробом - страшно именно тем, что это не небытие, а мир, где могут присниться
любые угодные нам сны. Небытие у каждого человека не впереди, а позади: мы пришли
из небытия, лишенного всякого вкуса, не доброго и не злого, не жаркого и не холодного.
Умереть - не самое страшное. Самое страшное - не родиться, и смерть нас пугает,
ибо похожа на признание рождения небывшим.
Творение сотворено так, чтобы в нем заключалась возможность откровение о невидимом
Боге. В человека вложено ощущение верха и низа, света и тьмы не для того, чтобы
он успешно занимался спортом, а чтобы он мог говорить о Боге, как о свете, молиться,
обращаясь не в никуда, а вверх.
Творение окончено - Бог отдыхает. Он не творит нового, Он "всего лишь"
поддерживает мир внутри Себя, не давая ему сгнить. Но творение продолжается -
только теперь Бог творит не из ничего, а из душ человеческих, управляется не с
одним космосом, а с миллиардами микрокосмов, не из небытия производит свет, а
из мрака, грязи, холопства.
Существование человеческое можно разграничить на безделье, работу нетворческую
и творчество. Так обычно поступаем мы, а вот древние греки, хотя тоже прибегали
к делению на три вида (число очень уж удобное), но безделья, труда несвободного
и без фантазии вообще себе не представляли и говорили о деятельности практической,
теоретической и творчестве. В творчестве им главным виделось не то, что нам; мощь,
свободу, фантазию может проявить и практик (например, моряк или хирург) и теоретик
(например, проповедник или музыкант) - и не имеет значения, бары они, рабы или
свободные люди. Василий Великий - живший в четвертом столетии Святой Отец, мыслитель
и учитель Церкви - в своих "Беседах" о творении мира говорил, что творчество
отличается не столько собственной, внутренней свободой Творца, а тем, что создает
творение - нечто свободное само по себе, существующее "и по прекращении действия".
В этом смысле Богу подобен не моряк, а тот, кто сделал его корабль, не музыкант,
а композитор, не проповедник, а зодчий.
"Хотя художника нет налицо, однако же искусства сии сами собою достаточно
показывают художнический ум, и ты можешь удивляться домостроителю, кузнецу, ткачу,
смотря на его произведение", - пишет св. Василий. После него в течение тысячи
лет (да и сегодня) многие защитники Библии неустанно призывали людей задуматься
и понять, что творение доказывает бытие Бога Творца как след ноги доказывает человека.
Разумеется, уже Василию Великому отвечали, что Вселенная совершенно очевидно не
имеет начала или конца - а он, со свойственным Святым Отцам (увы, почти исключительно
им одним) остроумием замечал, что окружность тоже безначальна и бесконечна, однако
нарисовать ее можно, лишь уперев одну ножку циркуля в совершенно конкретную точку.
Началом окружности ее центр не является - однако без этой точки не было бы круга,
а без Бога - мира. Св. Василий, однако, не сказал: "Ты должен удивляться"
- Бог никого ни к чему не обязывает, что обесценивает все попытки доказать бытие
Творца. Можешь удивляться, а можешь пожать плечами и сказать: "Чушь".
Для верующего человека постепенно величие Творца открывается именно не в количестве,
а в качестве Его творения. Творения рук человеческих обязательно свидетельствуют
о человеке, самые крохотные из них заставляют поверить в то, что кто-то написал
на рисовом зернышке текст Евангелия, кто-то ударил топором старуху, кто-то построил
небоскреб. Бог создал нечто абсолютно громадное и абсолютно не обязывающее предполагать
наличие Создателя, - подлинное величие, оказывается, есть величие веры и любви,
которые не могут не быть свободными.
*
Есть две разновидности порядка: когда многое разложено по категориям и когда нет
многого, так что и одна-единственная газетная вырезка, лежащая на столе, бросается
в глаза. Порядок роскоши и порядок духовной нищеты. И есть ещё порядок Божьего
творения, соединяющей в себе и роскошь, и аскезу, фонтан космоса и слезу старушки.
Можно отрицать эволюцию, нельзя - к сожалению для реакционной психики - отрицать развитие. Добыча энергоресурсов в мире удваивается с 1860 г. каждые 28 лет - к 1980 году она составляла 93,5 МВт в час, что в 6200 раз меньше падающей на Землю солнечной энергии (Алексеев, 1997. С. 33, 38).
Нельзя отрицать развитие, но можно отрицать его цель. Можно говорить, что всеобщее благоденствие недопустимо, что рай на земле без Бога - кощунство. Это вряд ли привлечёт внимание. Обычно поэтому говорят, что всеобщее благоденствие недостижимо. Вывод в любом случае реакция делает одна: назад к самоограничению. Самоограничение при этом всегда - для других. Церковные лидеры, более всего рассуждающие об аскезе, сами не отказываются от того, что в современном мире является куда большей роскошью, чем кусок колбасы - от огромных кабинетов и дворцов, изысканной одежды от придворных портных, от коллекций живописи, образа жизни миллионеров, разъезжающих по всему миру и собирающих у себя интересных им людей. Однако, мраморный камин с жарким пламенем эти деятели сохраняют для себя, но для остальных они - настоящие "фабрики холода". Они призывают "подморозить Россию" (Победоносцев), "ограничить потребление", "вернуться к первозданной природе".
С начала ХХ века цель развития, однако, перестаёт быть самоочевидной. После Первой мировой войны уже никто не решался говорить не то что о "рае на земле", но хотя бы о поступательном прогрессе человечества. Освободившееся место заняла идея механического, количественного развития. Эволюцию свели к наращиванию энергопотребления. Это просвечивает уже в концепции Вернадского, согласно которой основная функция биосферы - преобразование вещества в энергию. Живая материя интенсивнее нежимой преобразует вещество в энергию, значит, живая материя - шаг вперёд. Биосфера лучше геосферы лишь как генератор энергии. "С исчезновением жизни на земной поверхностности шли бы лишь медленные, от нас скрытые изменения, связанные с земной тектоникой" (Вернадский. Биосфера). И с этой точки зрения необходимы "фабрики холода" - разумеется, не производящие бессердечность, а вполне разумные и полезные электростанции, которые преобразуют тепло атмосферы в энергию (идея Сергея Хайтуна). Другие источники энергии тоже сойдут.
В те же годы Тейар де Шарден формулирует цель развития на языке католической теологии. Однако, концепции Шардена и Вернадского одинаково остаются теориями. Вера в прогресс, понятый очень просто - как улучшение качества жизни отдельного человека - остаётся намного более распространённой, пускай даже эта вера мертва для "мозгов человечества" - мыслителей, философов, интеллектуалов. Более того, прогресс, пускай даже и большинство людей не верят в него с той наивностью, с которой верили во времена Жюля Верна, добивается куда больших успехов, чем во времена расцвета прогрессизма как идеологии.
Потребность видеть эволюции как целенаправленный процесс является частью общей потребности человека в смысле. Учёный может изучать и бессмысленное развитие, но учёный не может перестать быть человеком. Лучше пытаться вновь и вновь определить смысл развития, чем заявлять, что развитие бессмысленно. Лучше призывать воздерживаться от употребления электричества или антибиотиков, чем призывать развиваться ради самого развития.
Возможно, цель развития (эволюции, прогресса - то, что мыслитель определяет как развитие, учёный определяет как эволюцию, а интеллектуал как прогресс) является такой же антропоморфной метафорой как само "развитие". Потребность оценивать мир как "развивающийся" или "не развивающийся" есть сугубо человеческая потребность, не обусловленная ничем в мире.
Потребность видеть цель - сравнительно недавняя. В течение тысячелетий человек был заворожен иным, заворожен необходимостью истока. Даже бытие Божие доказывали тем, что мир, "каков он есть", слишком разумно устроен, чтобы оказаться порождением случайности.
Напротив, вера в прогресс считает доказанным, что мир слишком неразумно устроен, чтобы не иметь запаса для совершенствования. У мира, возможно, и нет единого истока, обрамлённого гранитным парапетом, но у мира должно быть устье, по возможности, тоже чем-нибудь красиво обрамлённое.
Изначальная осмысленность мира доказывала существование Бога, конечная осмысленность мира доказывает существование человека. Бог - для старта, человек - для финиша. Бог творит мир, не будучи миром, находясь в вечности - и человек придаёт миру цель, но сам находится вне этой цели, выше её, в "будущей вечности", хотя и не особенно задумывается, как это возможно.
Человек не творил мир, но человек сотворил идею развития мира, осмысленности мира. Это ещё не доказывает разумности человека - ведь человек может и ошибаться, и сомнения в осмысленности мира, тем более - в возможности его развития к идеальной цели всеобщего счастья - сопровождают каждого мыслящего человека. Идея эволюции - единственное, возможно, доказательство настоящей, духовной эволюции, а не только биологического или энергетического роста.
Будущее оказывается красноречивее прошлого. Робинзон догадался, что не одинок, увидев на песке отпечаток босой ноги - с этим часто сравнивают изумление человека, который обнаружил, что мир несёт на себе отпечаток разумной силы. Тот, кто видит отпечаток Творца в устройстве творения, возможно, и ошибается - или, во всяком случае, он не сможет доказать, что не ошибается. Но тот, кто видит смысл в будущем, не ошибается - во всяком случае, никто не докажет, что налицо ошибка. Можно лишь помешать достижению будущего, а это уже не доказательство, а предательство. Эволюция и требует не активизма, а верности, не сверхчеловеческого, а человечности, и измеряется развитие не количеством мегаватт, а качеством межчеловеческих отношений.
*
В 1845 году три немца - молодые физиологи Эмиль Дюбуа-Реймон, Этрнст Брюке и Герман фон Гельмгольц - торжественно поклялись бороться с витализмом и доказывать, что "никакие иные силы, помимо обычных физико-химических, в организме не действуют" (См.: Йонас, 2004, 367). В России это отозвалось Базаровым. Как возмущались нигилизмом вполне неверующие, но благовоспитанные люди, не говоря уж о ханжах! Но ведь действительно в организме действуют лишь материальные силы - что тут антирелигиозного? Прах есть прах, хотя нужно быть Гельмгольцем, чтобы это заметить вполне отчётливо. Бог делает из этого праха человека. Бог, словно окулист, не оставляет на Своих творениях отпечатков пальцев. Бог позволяет себе высшую прихоть гения и не подписывается под сотворённым - ведь у Него не может быть конкурентов, нельзя и подделаться под Его манеру.
*
Человек не может не любить. Он может не ведать свободы, творчества, но любовь дана каждому, чтобы никто не мог сказать, что не имел возможности стать человеком.
*
Василий Великий называет человека (точнее, душу) - "дыханием Бога". Если представлять себе Бога в точности как человека, то надо бы сказать "выдох" - один раз выдохнул и продолжает дышать, уже не для нас. Это человек вынужден постоянно поддерживать существование в том, что он создаёт, иначе зарастёт грязью квартира, утонут в лесах и сугробах города, вся техника изоржавеет и превратится в прах. Именно благодаря тому, что человек остро ощущает, что Творец - Иной, человек ощущает и себя - иным. Человек не создан, чтобы разрушаться. Человек вечен.
Смерть и распад норма для чего угодно и кого угодно, но не для человека. "Выдох Бога" - бесконечен. Бога человека может не знать, но себя как бога - бессмертное, вечное существование - он знает. Обычно это называли "бессмертием души". Только это не бессмертие души, это сознание бессмертия себя. Величие Демокрита и Эпикура в преодолении самого человеческого в человеке - сознания своей бессмертности. Представить себя сборищем шариков, которые сейчас сцепились, а завтра раскатятся, - это, впрочем, кажется лучшим доказательством бессмертия человека. Смертное существо неспособно было бы вообразить свою смертность.
От Василия Великого телу досталось: оно и "пещера", в которую заперт светильник-душа, оно - те самые "кожаные ризы", в которые оделись люди после грехопадения. Вполне антибиблейский, греческий взгляд, подразумевающий, что цель жизни - "соделаться Богом и духом, Сбросив дебелость с себя и супротивную плоть, Место своё занять в светозарном и ангельском хоре, Славу в великих трудах, большую прежней, стяжав". Правда, при этом совершенно непонятно, чем же изначально человек отличался от ангелов. Даже в пределах самой библейский системы образов - если "кожаные одежды" это тело, то что такое "прах"?
"Полное знанье - // Лишь преуспевшим во благо, тогда как неопытным вредно", - писал Василий Великий, объясняя запрет на познание добра и зла. Между тем, в рассказе о грехопадении нигде не говорится, что Бог сказал: "Пока не ешьте". Вообще, библейские рассказы о творении примечательны прежде всего немногословностью. Авторы отлично знали шумерские повествования такого рода - предлинные как анаконда, подробные как отчёт стукача о наблюдении за неблагонадёжным и такие скучные и бесполезные для свободного человека. Библейский же Автор всё сводит к противопоставлению Дерева Жизни и Дерева Обладания ("познания"). Свобода и власть, любовь и ненависть, Христос и отсутствие Христа. Причём человека не просят есть плоды Дерева Жизни. Можно, очевидно, не есть - и, видимо, не ели. Были заняты.
*
Цена свободы: материальный мир упруг, человек не может его испортить. Материя может принять греховную форму, но останется благой. Вавилон бывал и грязным, запущенным городком, и гламурной роскошной столицей, но во всех обличьях кирпичи оставались доброй надёжной глиной, камень, даже если его превращали в алтарь для человеческих жертвоприношений, оставался прекрасным камнем, шершавым, впитывающим Солнце, задумчивым. Даже пыль и грязь сами по себе - красивы как патина.
Насколько же опаснее и прекраснее человеческое существование. Человек легко имитирует красоту и величие, обманывает других и себя - но не природу, не животных, не Бога. Кашу грехом не испортишь, а кашевара - запросто. В развратном и богатом городе красивые дома - красивы, они не виноваты, что роскошь - достояние развращённых чиновников, их обслуги и подручных. Поэтому грех озлобленно смотреть на красоту порока. Это красота не порока, а природы Божией. На сам же порок озлобленно глядеть не грех, а бесчеловечность (грех же есть свойство человечности). Самое страшное: когда человек видит грех в других людях и не имеет внутри себя духа, чтобы скорбеть и болеть об этих людях, а не злобиться на них.
Упругость материального мира не облегчает, а усложняет человеку жизнь. Например, сексуальный акт может быть и грехом, и добродетелью, смотря кто, с кем, почему. Взять в руки тридцать монет - может быть и предательство, и получка, и взятка. Самоубийство - физический акт, а духовное содержание может быть разное, и дело не только в том, что самоубийца может быть невменяем, а в том, что окружение самоубийцы может быть невменяемым (как самоубийство супругов-евреев при Гитлере от отчаяния, что их все бросили, и зная уже про Освенцим).
*
ТЕЛО ХРИСТОВО ПОЩАДИТЕ
Мы все подозреваем Создателя, что Он подозревает нас. А Он - Всеведущий, и именно поэтому отнюдь не подсматриваем за нами,
а иногда не смотрит на нас даже тогда, когда мы об этом просим.
*
«Человек — венец творения». Человеку лестно, а творению каково? Творение, по выражению апостола Павла (Рим. 8 22), стонет словно роженица, и делает так не потому, что оно слишком материально, а потому что и в творении Дух, и верующие — то есть, люди, в которых Дух — тоже должны стонать вместе с творением, стонать в ожидании. Что стонем? Человек — венец творения, но что такое венец? Что важнее — мученик или мученический венец? Царь или царская корона? Короны нынче есть, а царя нет, и короны потеряли свой смысл.
Человек — венец творения, но это не означает, что творение — подстилка человечества. Человек — слава творения, потому что через нас творение соединяется с Творцом. Если мы отпали от Творца, то и мы не исполняем своего предназначения, нам плохо, и творению несладко. Нам плохо, но вину за это мы валим на творение — мол, не мы такие, жизнь такая. Среда заела! Творение скудное, галактики разбегаются, не поймаешь, материя вся сплошь тёмная, на Солнце пятна… Творению и так худо, но от наших речей ему ещё и тошно, оно стенает и просит уволить его от наших оправданий. Наш грех — это наш грех, не творения, не окружающей среды. Когда Спаситель обвиняющим Его, что ест с грешниками, потому что Врач нужен больным, а не здоровым (Мф. 9, 12), в этом есть божественная деликатность — Он не говорит обвиняющим Его, что они больные. Есть, однако, болезнь, которой больны все люди — и это болезнь разъединения. Человеки есть, а человечества нет.
Люди вокруг стола сидят, едим и пьём, а застолья нет. Разъединён человек с Богом, с другими людьми, разделён человек и внутри себя: смысл и любовь отдельно, а «я» отдельно. Вот почему Иисус не просто наставляет людей с высоты, а присаживается с нами — только так может быть восстановлено единство, если, конечно, мы примем Его как собеседника, как друга, как тамаду, как Врача, который лечит Собой. Уж такая болезнь, не извне пришедшая, а изнутри — соответствующим должно быть и лекарство. Спаситель приходит не из обстоятельств, Христос не выводим ни из каких причин. Что Иисус не от мужчины— не так удивительно, как то, что Иисус не от мира сего, не из греха, не из суммирования достижений и богословий. Какова болезнь, таков и Врач, каков Врач, таково и исцеление — не результат внешних причин, а единственно результат соединения духа человеческого с Духом Святым, Божьего с Богом.
Не надо беспокоиться о творении, о смерти животных и растений — творение бессмертно, оно от Бога не отпадало, оно в Боге пребывает, а с нами — лишь постольку, поскольку мы без творения и секунды не протянем. Надо беспокоиться о нашем бессмертии — бессмертии уникальном, бессмертии личном. Оно-то не гарантировано — бессмертие неповторимой любви, бессмертие единства от сердца к сердцу. Мы это проецируем на животных — ах, будет ли любимая кошка в раю! Да она-то будет, а вот мы, ахающие, будем ли? Спасение в том, чтобы принять Христа в себя и дать Ему разбудить наше «я». Не животное начало, которое свято в обезьяне и гнусно в человеке, а богоподобное «я».
1683
ИЕРАРХИЯ РАВЕНСТВА
Иерархизм творения нетрудно увидеть, ведь глядеть надо не на творение, а в себя. Не было бы человека - не было бы иерархии творения. Наука играет в это отсутствие человека, игра очень веселая и увлекательная. (Сказать, что наука играет в отсутствие Бога, нельзя - наука изучает не Бога, а творение Божие, это уж, скорее, Бог играет в науку).
Иерархия творения - часть откровения Божия человеку, и далеко не в каждой религии эта часть откровения есть. Многие религиозные системы гордятся тем, что отрицают всякий иерархизм в творении. Все равны перед Богом - и жучки, и паучки, и Бог, и царь, и негерой.
Самое же сложное - отличить откровение Божие об иерархии от человеческих, даже, пожалуй, животных иллюзий на эту тему. Стремление к таксономике, классификации, градуированию, расположению всего в определённом порядке является самой сутью мало-мальски сложных биологических организмов, начиная с одноклеточных, наверное. У двуклеточных-то уж наверняка! В этом, кстати, и проявляется (помимо прочего) иерархизм творения. Умение выстраивать иерархию предметов, мыслей, чувств, желаний - показатель более высокого уровня развития.
Но есть уровень и еще выше - понимать, что не все в мире может и должно быть распределено по ступеням. Именно об этом слова Евангелия о том, что в Боге нет (и не должно быть) ни мужского, ни женского, ни греков, ни евреев, ни правого, ни левого, ни взрослых, ни детей. Это сказано в мире, где грек свято верил, что он выше еврея (и еврей отвечал тем же), где мужчина (а часто и женщина) полагал, что мужской пол - главнее женского, а уж про детей и говорить нечего. И обрезывали их, и крестили их, и пороли их, не спрашивая никакого согласия.
Спасение малое в том, что человеку открывается Бог как вершина, подтягивающая к Себе ищущих Его. Спасение большое в том, что человеку открывается Бог в преисподней, куда ниже всех людей, который никого в преисподнюю не утягивает, а, напротив, вытаскивает, да не как на иконах - протягивая руку сверху вниз, а по правде - подставляя плечи, чтобы другой вылез, пока Иисус остаётся внизу.
А есть ещё просто спасение, когда человеку открывается любовь. Мужчина не выше женщины, небо не выше земли, добро не выше зла. Добро просто есть, а зла просто нет, и не надо поэтому делать зло, изготавливать фикции. А женщина просто есть, и мужчина просто есть, и они одно. Есть равенство всех людей перед законом, открытое с невероятным трудом и многими даже ещё и не открытое, а есть равенство перед Богом - и оно открыто всем, лезет ко всем как котёнок лезет повозиться, и не надо его бояться и отталкивать, а надо принять и с поиграться с ним, с равенством. От этого вечная жизнь только вечнее и живее, а не от проецирования наших игр в "я главнее" на небеса.
|
